Уголек снова фыркнула, на этот раз с упреком. Она везла меня на спине долгие дни пути и заслужила того, чтобы о ней позаботились. Но каждая пряжка сопротивлялась моим онемевшим и усталым пальцам. Я стащил седло со спины лошади и чуть не уронил его. С уздечкой мне пришлось возиться бесконечно долго, и яркий металл пряжек мелькал у меня перед глазами. Наконец я зажмурился и предоставил своим рукам самостоятельно выполнять привычную работу. Когда я открыл глаза, рядом стоял Хендс. Я кивнул ему, и уздечка выпала из моих безжизненных пальцев. Он посмотрел на нее, но ничего не сказал. Вместо этого он налил Уголек свежей воды, насыпал ей овса и притащил охапку сладкого сена, в котором было много зелени. Я взял щетки Уголек, но Хендс забрал их из моих непослушных рук.
— Я сделаю, — сказал он тихо.
— Позаботься сперва о своей лошади, — возразил я.
— Я уже позаботился о ней, Фитц. Ты же знаешь, что не сможешь как следует вычистить свою лошадку. Дай-ка мне заняться ею. Ты еле стоишь. Пойди отдохни. — И добавил почти весело: — В следующий раз ты сможешь вычистить для меня Храбреца.
— Баррич сдерет с меня шкуру, если я дам кому-нибудь другому ухаживать за моей лошадью.
— Нет, не сдерет. Он не дал бы ухаживать за животным тому, кто еле стоит на ногах, — возразил Баррич. Я и не заметил, когда он подошел. — Оставь Уголек Хендсу, мальчик. Он знает свою работу. Хендс, пригляди за конюшней. Когда закончишь с Уголек, посмотри ту кобылу в яблоках, которая в южном крыле. Я не знаю, кто ее хозяин и откуда она взялась, но, по-моему, она больна. Если это так, пусть мальчики уведут ее от других лошадей, а ты вымой стойло уксусом. Я вернусь, как только провожу Фитца Чивэла в его комнату. Я захвачу еду и мы поужинаем у меня. Да, и скажи мальчику, чтобы разжег огонь. Там, наверху, наверное, холодно, как в пещере.
Хендс кивнул, уже занятый моей лошадью. К носу Уголек прилип овес. Баррич взял меня под локоть.
— Пошли, — сказал он так же, как сказал бы любой лошади.
И мы двинулись вдоль длинного ряда стойл. Я против своей воли тяжело опирался на его руку. У двери Баррич взял фонарь. После тепла конюшни ночь казалась холоднее и темнее, чем раньше. Пока мы шли по замерзшей дорожке к кухне, снова пошел снег. Мое сознание кружилось и уплывало вместе со снежинками. Я почти не чувствовал ног.
— Теперь все переменилось навеки, — сказал я в ночь.
Мои слова затерялись в пушинках снега.
— Что именно? — насторожился Баррич.
Судя по его тону, он боялся, что у меня снова начинается лихорадка.
— Все. То, как ты обращаешься со мной, когда об этом не думаешь. Как Хендс обращается со мной. Два года назад мы были друзьями. Просто двое мальчишек, работающих в конюшне. Он никогда не предлагал вычистить за меня мою лошадь. Но сегодня он обращался со мной, как с никчемной развалиной… как будто это даже не может обидеть меня. Как будто я только и жду, что он будет делать за меня такие вещи. Человек у ворот даже не узнал меня. Даже ты, Баррич. Шесть месяцев или год назад, если бы я заболел, ты бы потащил меня к себе и вылечил, как любую из своих собак. И не потерпел бы никакого нытья. А теперь ты проводишь меня до дверей кухни и…
— Перестань скулить, — оборвал меня Баррич, — перестань жаловаться и жалеть себя. Если бы Хендс выглядел как ты, ты бы сделал для него то же самое. — Почти против воли он добавил: — Все меняется, потому что время идет. Хендс не перестал быть твоим другом. Но ты не тот мальчик, который уехал из замка во время жатвы. Тот Фитц был посыльным Верити и конюшим у меня, но не более того. Королевский бастард, да, но это тогда не имело значения ни для кого, кроме меня. Но наверху, в Джампи, в Горном Королевстве, ты показал, что представляешь собой нечто большее. Не имеет никакого значения, что ты бледен или что ты еле можешь ходить, проведя день в седле. Ты ведешь себя, как подобает сыну Чивэла. Вот что выдает твоя осанка, и вот почему стражники у ворот так смотрели на тебя. И Хендс тоже… — Он вздохнул и замолчал, открывая плечом тяжелую дверь. — И я. Да поможет нам всем Эда, — пробормотал он.
Но потом, как бы для того, чтобы опровергнуть собственные слова, он втолкнул меня в солдатскую столовую и бесцеремонно бросил на одну из длинных скамеек у изрезанного деревянного стола. В столовой пахло невероятно аппетитно. Это было место, куда мог прийти любой солдат, какой бы мокрый, заснеженный или грязный он ни был, прийти, чтобы поесть и согреться. У поварихи всегда был котел тушеного мяса, медленно кипящий над огнем, хлеб и сыр ждали на столе, так же как и большой кусок желтого летнего масла из глубокого ледника. Я оторвался от второй миски рагу и увидел, что Баррич с веселым интересом следит за мной.
— Лучше? — спросил он.
Я на секунду перестал жевать, чтобы обдумать это.
— Да.
Мне было тепло, я был сыт, и хотя я устал, это была хорошая усталость. Такая, которую может излечить простой сон. Я поднял руку и посмотрел на нее. Я все еще чувствовал дрожь, но она была незаметной для глаза.
— Гораздо лучше. — Я встал и обнаружил, что ноги держат меня.
— Теперь ты готов к докладу королю.
Я, не веря, уставился на него:
— Сейчас? Сегодня? Король Шрюд давно в постели. Меня не пропустит стража.
— Может, и так, и тогда будь благодарен за это. Но ты должен по крайней мере дать о себе знать. Королю решать, когда он тебя примет. Если тебя прогонят, можешь ложиться в постель. Но я готов поспорить, что если король Шрюд не станет с тобой говорить, то принц Верити захочет услышать твой доклад. И вероятно, прямо сейчас.
— Ты идешь назад в конюшню?
— Конечно, — Баррич улыбнулся с волчьим самодовольством, — я ведь всего лишь главный конюший, Фитц. Мне нечего докладывать. И я обещал Хендсу, что принесу ему поесть.
Я молча смотрел, как он нагружает поднос. Баррич нарезал хлеб длинными кусками, наполнил две миски горячим мясом, накрыл их хлебом, положил сверху ломоть сыра и большой кусок желтого масла.
— Что ты думаешь о Хендсе?
— Он хороший парень, — неохотно сказал Баррич.
— Он не просто хороший парень. Ты выбрал его, чтобы сопровождать нас из Горного Королевства, а всех остальных отослал назад с общим караваном.
— Мне требовался надежный человек. Ты был тогда… очень болен. Да и я чувствовал себя не намного лучше, говоря по правде. — Он поднял руку, чтобы коснуться белой пряди в черных волосах — напоминание об ударе, который чуть не убил его.
— А почему ты выбрал его?
— Да я тут ни при чем. Он сам пришел ко мне. Как-то прознал, куда нас поместили, и уговорил Джонки пропустить его. Я все еще был весь в повязках, перед глазами туман. Я скорее почувствовал, что он стоит рядом, чем увидел Хендса. Я спросил, что ему нужно, и он сказал, что я должен сделать кого-то распорядителем, потому что, когда я болен, а Коба нет, дела в конюшне идут неважно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});